Аншлаг, цветы и гробовая тишина, несмотря на дорогие билеты. В Воронеже показали спектакль «12» Никиты Михалкова — громкую премьеру театрального сезона 2020−2021. Помимо Михалкова, в спектакле играют народные артисты России Николай Бурляев и Сергей Степанченко, заслуженный артист Владимир Долинский и многие другие.
После первого показала спектакля Никита Михалков ответил на вопросы воронежских журналистов о хороших спектаклях, творческом счастье и развитии отечественного кинематографа.
Крупным планом
— Никита Сергеевич, в 2007 году вы сняли фильм «12», а несколько лет назад поставили по этому же сюжету спектакль. Почему эта тема не отпускает вас почти 20 лет?
— Слоган фильма и спектакля «12» — «Для всех и про каждого». Каждый человек находит здесь что-то своё, близкое ему. Этот сюжет мне кажется универсальным. Дело не в самом герое Умаре — на его месте мог быть любой другой мальчик, несовершеннолетний, любой школьник из глубинки, над которым измываются, уязвленный человек. Просто когда мы начинали съёмки фильма, тема Чечни была очень актуальна.
Спектаклем мы не пытаемся оспорить фильм. Сценическое исполнение, живой актёр — это другая ткань, иное волшебство. К тому же зачем искать что-то другое, если людям интересно.
— Присяжные должны вынести единогласное решение: виновен или не виновен главный герой Умар в убийстве своего приёмного отца, русского офицера. Присяжные тоже заложники этого вердикта?
— Дело в том, что нет. Если бы они были заложниками, сразу начали бы рассматривать историю по существу, слушая каждого, так как у каждого есть мнение. Их задача — скорее закончить, так как всё понятно и ясно, он для них не представляет никакого интереса и не вызывает желания помочь. Он чеченец, не говорящий по-русски, все доказательства собраны. Только один человек решил к этому отнестись по-другому. В этом и заключается весь механизм спектакля, в котором, на мой взгляд, амплитуда между всплесками и паузами рассчитана таким образом, чтобы зритель работал вместе с нами, чтобы он эмоционально был включён в то, что происходит. Как говорил мой учитель Михаил Ромм, «со зрителем нужно поступать как с младенцем, держа его за ноги и опуская то в холодную, то в горячую воду, а в промежутках гладить по попке».
Добавлю, что меня так же, как и в кино, привлекает способ театральной репетиции, как и в театре — важно говорить кинематографическим языком. Я люблю длинные куски, крупные планы. Общий план в кино должен быть идеально сконструирован: куда бы зритель на экране ни опустил свой взгляд, там всё было бы на чистом сливочном масле. Тогда это можно долго смотреть. Это моя школа, мой конёк. Сцена в театре — это общий план, здесь задача заключается в том, что каждый из 11 человек концентрировал свою энергию так, что зритель смотрел на именно этого персонажа, это и будет его крупным планом. Это сложно, приходится проходить через мучения до крови.
— Изменился ли спектакль за три года?
— После каждого спектакля идёт разбор полётов: мы всё время что-то трансформируем, добавляем-убираем паузу — находимся в движении. Не дай Бог, чтобы мы застыли. Спектакль будет работать и без изменений, но если не получаешь удовольствия от того, что делаешь на сцене и в кино, сможешь обмануть зрителя, но счастья не испытаешь. В первом акте я все время существую внутри актёров. И дело не в том, что я реагирую, как мой персонаж, я вижу и понимаю, чем могу помочь этому или другому актёру в этом конкретном куске, чтобы он стал более понятным, выигрышным и эмоциональным. Это и есть творческий процесс.
«Зрители ждут сокровенного»
— Раннее вы говорили, что «счастье не то, что получится, а то, что получается». Хотелось бы услышать о творческих моментах, когда понимали, что это счастье?
— Понимаешь, что это было счастье, когда оно прошло. Для съёмок фильма «Утомлённые солнцем — 2» мост в городе Гороховце был построен специально, два года стоял — старился под ветром и снегом. Люди привыкли к нему, хотя он должен быть взорван на съёмках. Когда он загорелся и начал пылать, срочно вызвали пожарную команду. Когда скрутили шланг одной из пяти машин, вода лилась фонтаном, а мост догорал, у меня было 20 минут, чтобы снять всё, что планировали снять за шесть дней. Пять тысяч людей массовки, лошади, взрывы — что-то жуткое… Но я настолько был сконцентрирован — понимал, что у меня другого выхода нет. Трезво, сухо, ясно давал команды, их выполняли. Всё мы сняли за 25 минут одним дублем. Когда посмотрел отснятый материал, понял, что это было счастье, хотя на тот момент всё казалось мне катастрофой. Как считал Толстой, «счастье жизни в самой жизни: делай, что должен, будь что будет». Всё, что связано с товариществом, творчеством, трудом, — это всё счастье. Моя студия так и называется «ТриТэ». И ещё: чтобы в жизни испытывать счастье, нужно осознавать, что ты не хозяин своего таланта, а только проводник между Господом и всем остальным. Если использовать его, чтобы слаще есть и мягче спать, можно проснуться лишенным своего труда. И тогда будешь винить всех, кроме себя.
— Объявленные санкции как-то повлияли на киноиндустрию, появились ли крепкие, современные режиссеры?
— Великую роль сыграли санкции для нашей страны и очень важно, чтобы отмена санкций не сказалась на людях, которые в тяжёлых условиях пахали, сажали, растили, чтобы не пришли на согретые места те, кто ушёл после 2022 года. Это касается и кинематографа. Считаю, что должны квотировать иностранное кино, как это сделали китайцы. Квотируют для того, чтобы не было ощущения, что мы всеядные, как поросята. В 90-е годы разные компании, которых и звать никак, покупали катастрофические фильмы класса «С» и в видеосалонах зарабатывали на этом деньги. И мы на это повелись. Считали, что прорубленное окно в Европу и в мир принесёт нам счастье. Нам заткнули это окно канализационной трубой.
Но мы проснулись и стали понимать, что есть хорошо, а что плохо. Не все, но большинство. Именно сейчас возникла наша индустрия и во многом восполнила собой голливудское. А тут ещё и Голливуд трансформировался вместе с «Оскаром» и европейскими фестивалями. Они стали похожи на идеологический отдел ЦК времен 80-х: это, то, вот это должно быть в твоих картинах, иначе на успех рассчитывать не можешь. И это сработало на руку всей нашей киноиндустрии в принципе. Хотя проблемы есть и будут. Но у нас нет ничего того, чтобы нам было очень необходимо, а мы не могли сделать сами — найти в своих недрах, головах, профессии.
— Какое кино нам нужно?
— В котором люди узнают себя, в котором не чувствуют себя униженными. Если в каких-то картинах мы видим что-то жёсткое и жестокое, должны понимать, что это сделано с желанием помочь, а не с желанием контрастировать, что мы ничтожество. Хотя многие режиссеры повелись: если хотят попасть в Канны, должны снимать то кино, которое понравятся там. Сегодня «Летят журавли» не получат «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах, а что-то другое, что наш зритель смотреть не хочет.
— Какие есть обязательные условия, чтобы снять хороший фильм?
— Дело в том, что мы столкнулись в принципе с потерей смыслов. Советское кино, как и вообще русское искусство, всегда зиждилось на поиске смыслов, религиозности, традиций. Как говорил композитор Густав Малер, «традиции — это не поклонение пеплу, а передача огня». Обратите внимание, что самыми кассовыми картинами в последние семь-восемь лет стали российские картины по поиску смыслов — «Огонь», «Движение вверх», «Т-34». В этих картинах существует уважение к земле, на которой живёшь, либо показан поиск возможностей, чтобы жизнь на этой земле сделать лучше. Тенденция быть похожими на Голливуд разбивалась о невозможность технически достать голливудское производство. Но после просмотра американской картины люди посмеялись, как «здорово сделано», но сокровенного они там не увидели. Этого они и не ждут, от тебя ждут. В этом вся разница.
«Тишина гробовая»
— Со спектаклем «12» вы побывали практически во всей стране. В одном из интервью, сказали, что регионах более ценно показывать спектакль, чем в столице — так ли это на самом деле?
— Не могу пренебрежительно относиться к нашему зрителю в столице, потому что зритель хочет идти на спектакль, а свободных мест нет. Это несправедливо. С другой стороны, в регионы, как правило, приезжие штучки привозят антрепризу — спектакль, в котором зрители ждут отдыха, смеха, медийных лиц. Во многом зритель к этому привык. Мы же говорим о достаточно острых, опасных и нелицеприятных вещах. Считаю, что изречение «жестокая правда без любви — есть ложь» — очень точная формула. Мне очень интересно сравнивать реакции зрителей в разных регионах: на что реагируют быстрее и резче, что вызывает смех… По отношению к спектаклю в разных регионах можно создать карту эмоционального состояния того или другого места. Это очень интересно. Всюду хлопают, а у вас тишина гробовая. Это величайшее счастье слушать зал в такой тишине. Спасибо вам.
