«В городке Оденсе на острове Фюн, Дания, в бедной каморке жила молодая пара — муж и жена, бесконечно любившие друг друга. Муж своими руками сколотил всю обстановку сапожной мастерской и даже кровать. На этой кровати 2 апреля 1805 года и появился маленький орущий комочек — я».
Наверное, уже по одному только сказочному зачину, который указывает на место события, состоявшегося 220 лет назад, можно догадаться, как звали «маленький орущий комочек». Если вдруг это трудно, вот фрагмент его сказки «Ребячья болтовня», где маленькая дочка знатного человека кичится своим благородным происхождением, относя всех остальных ко второму сорту: «А уж из тех, чьё имя кончается на “сен”, — прибавила она, — никогда ничего путного не выйдет!».
Сказки, Дания, фамилия кончается на «сен»… Найдутся ли те, кто ещё не догадался, что это Ганс Христиан Андерсен?
«Одинаково знакомы детям»
Андерсен относится к тем счастливчикам, чьё имя было прославлено ещё при жизни. Причём так, что этому могли позавидовать даже коронованные особы. Как-то раз он был приглашён на прогулку вдовствующей королевой Дании — и вот что из этого вышло: «Когда экипаж королевы поравнялся с местечком, где играла куча ребятишек, те узнали её, выстроились в ряд и прокричали ей “ура!”. Немного погодя подъехали и мы. “Это Андерсен!” — закричали малыши и тоже проводили меня дружным “ура!”. По возвращении в замок королева, улыбаясь, сказала мне: “Мы с вами, кажется, одинаково знакомы детям”.
Можно только гадать, что чувствовал Андерсен, занося в дневник эти строки. Ведь та «благородная» девочка из его сказки не соврала — фамилии, оканчивающиеся на «сен», и впрямь были признаком плебейского происхождения. Андерсена это мучило всю жизнь. И, если честно, он имел полное моральное право обрушиться на королеву хотя бы заочно, со злым сарказмом. Дескать, это сейчас мы с вашим величеством «одинаково знакомы детям», а вот посмотрим, что будет потом! Чьё «благородное» имя забудут, а чьё «плебейское» останется в веках…
Основания для того были веские. Известно, что в Англии очень ревностно относятся к своим писателям и драматургам, считая их «лучшими в мире». Посрамить гордыню островитян удаётся немногим.
В их числе наш соотечественник Антон Чехов — «равный Шекспиру» (литератор Бернард Шоу признавался: «Вот это драматург!»). А кроме Чехова — Андерсен, которого англичане признали «величайшим из ныне живущих писателей», хотя жив ещё был их собственный классик Чарльз Диккенс.
При таких раскладах Андерсен мог свысока относиться ко всем сильным мира сего. Мог, но не хотел. Более того, был многим из них искренне благодарен, поскольку иные августейшие особы сделали для прославления его «плебейского» имени чуть ли не больше, чем он сам. Особенно это касается России.
С царём в голове
Андерсен питал к нашей стране самые тёплые чувства и всегда искренне радовался, что его имя для русских что-то значит. Ещё на заре своего признания, в 1837-м, он с гордостью писал: «В одном русском журнале обо мне хорошо отзываются». Много позже, в 1868 году, Андерсен скажет: «Я рад знать, что мои произведения читаются в великой, могучей России, чью цветущую литературу я знаю, начиная от Карамзина до Пушкина и вплоть до новейшего времени».
Вообще-то между единичным отзывом в журнале и массовым признанием дистанция существенная. А в случае с Россией ещё и довольно рискованная. Андерсен запросто мог с неё сойти. Его сказки высоко ценил Николай Чернышевский. Критик Николай Добролюбов рекомендовал их для чтения: «Они гораздо более могут занять детей и принести им пользы, нежели всевозможные нравоучительные побасенки».
Но оба этих Николая в Российской империи числились среди людей политически неблагонадёжных. Тут-то и дал о себе знать идиотизм линейной административной логики: если неприятный тебе человек отзывается о чём-то хорошо, значит, это хорошее надо на всякий случай «не пущать». До отзывов Чернышевского и Добролюбова всё было гладко, а после них сказки Андерсена цензура стала покусывать: «Сии произведения не могут быть одобрены к напечатанию по неестественности вымышленного рассказа». А Санкт-Петербургский духовно-цензурный комитет вынес вот такую резолюцию: «Взгляд автора — взгляд языческий и еретический, произведения не могут быть допущены к печати».
И некоторые сказки Андерсена, например «Райский сад» и «Ангел», действительно попали под запрет, однако другие всё-таки выходили, пусть и с купюрами. Но потом произошло событие, после которого сомневаться в «правильности» его сказок стало неприлично…
«Вчера на пристани, проходя мимо меня, она остановилась и протянула мне руку… Всевышний, будь милостив и милосерден к ней! Говорят, в Петербурге блестящий двор и прекрасная царская семья, но ведь она едет в чужую страну, где другой народ и религия, и с ней не будет никого, кто окружал её раньше…» Такую запись оставил Андерсен в дневнике, прощаясь с принцессой Марией Софией Фредерикой Дагмар. В 1866 году она отправилась в Россию, где стала супругой наследника престола.
А потом, когда наследник превратился в императора Александра III, выросло и влияние его супруги. И вот теперь уже никто и пикнуть не смел, что в сказках Андерсена есть что-то «еретическое». Помилуй бог, на этих сказках росла сама императрица Мария Фёдоровна, которая обожала сказочника!
Это, конечно, сказалось самым благоприятным образом. Так, в середине XIX века Лев Толстой ещё упоминал своим адресатам, что фраза «А король-то голый!» взята из сказки Андерсена «Новое платье короля», а вот в начале XX века этого уже не требовалось. Зачем? Все вокруг знали это с детства. Большинство открывало для себя Андерсена подобно Константину Паустовскому:
«Я начал читать и зачитался так, что, к огорчению взрослых, почти не обратил внимания на нарядную ёлку». Тогда, на рубеже веков, стало ясно, что Андерсен стал частью отечественного культурного кода и поделать с этим уже ничего нельзя, разве что провести небольшую работу над ошибками.
Вместо эпилога
«Дюймовочка» и «Лизок с вершок»
Сравнительно недавно считалось хорошим тоном заявлять: «В Советском Союзе сказки Андерсена, издавали гигантскими тиражами, но подвергали цензуре из-за наличия в них религиозной тематики». Это верно лишь отчасти. С 1955 года наряду с адаптированными сказками Андерсена выпускались и оригинальные, где, пусть с маленькой буквы, всё-таки присутствовали слова «Бог», «Всевышний», «Царство Небесное». Реже обращают внимание на другое.
Маленький Александр Блок был пленён не «Снежной королевой», а «Ледяницей». Николай Гумилёв ребёнком восхищался не «Дюймовочкой», а книгой с неуклюжим названием «Лизок с вершок». Гимназист Иван Бунин вместо «Оле-Лукойе» читал нечто под названием «Сон Дрёмович»: многие переводчики в конце XIX века считали, что «родные» названия и имена дети не поймут, а потому изощрялись. К нормальному виду сказки пришли уже в СССР.
И Самуил Маршак имел все основания заявить: «У нас в стране он обрёл вторую родину. Поколение за поколением воспитывались на его сказках, радуясь, негодуя и сочувствуя его героям».
