5 июля родился Сергей Образцов — главный кукольник нашей страны. В 1931 году он создал Московский театр кукол и поставил в нем более 70 спектаклей, с которыми гастролировал по всему миру. А еще он коллекционировал кукол и написал несколько книг о куклах, театре и жизни.
Ко дню рождения Сергея Владимировича собрали небольшую коллекцию его цитат и воспоминаний.
О кукольной лошади
Когда в обычном, в «человеческом» театре — в опере, балете, а то и в драме — на сцене появляется живая лошадь (это иногда приходит в голову режиссерам), то зрители в основном заинтересованы не тем, кто на этой лошади сидит, а самой лошадью. Они внимательно глядят на нее с некоторой невысказанной надеждой: «Как эта лошадь будет себя вести? Прилично или неприлично?».
И если лошадь ведет себя неприлично, а с точки зрения лошади нормально, то все бывают очень рады, потому что они об этом мечтали, как только лошадь вышла из-за кулисы. В данном случае в нашем спектакле кукольная лошадь. От нее ничего неприличного ждать нельзя. И мне очень захотелось обмануть это доверие зрителя к нашей лошади. Она чуть-чуть приподнимает хвост, и из-под хвоста в такт музыке падают золотые шарики.
(Вы об этом мечтали, товарищи зрители, сидя в Большом театре на итальянской опере «Риголетто», когда на сцене было целых три лошади. Не говоря об этом соседу, вы мечтали? Признайтесь! Ваша мечта не сбылась. Так пусть она сбудется здесь, в кукольном театре, тогда, когда вы об этом даже мечтать не могли.).
О памяти
Думается мне, что у всякого человека две памяти. Одна похожа на записную книжку. Это память мозга, память знаний. В ней все разграфлено и аккуратно записано: даты, цифры, имена, целые строчки, а то и страницы чужих мыслей в стихах и прозе, географические карты, алгебраические формулы, столбики логарифмов, высота Монблана и телефон районной поликлиники. Это очень хорошая и нужная книжка. Жаль только, что чернила в ней с годами выцветают.
А другая память похожа на альбом с картинками. Порядка в этом альбоме куда меньше, чем в записной книжке, но зато все картинки раскрашены, многие страницы пахнут разными запахами, а некоторые даже звучат.
Это память чувств.
О языке кукол
С одним из театров, играющих куклами на нитках, я познакомился совсем неожиданно. Ходил-ходил по улицам, рассматривая прекрасный город [Прагу], и вдруг увидел вывеску кукольного театра. Понял я это по последнему слову «лоутек» — «лоутка» значит кукла. Это я знал по названию журнала «Лоуткарш» — «Кукольник».
Рядом с вывеской было окошечко билетной кассы. Я вынул из кармана мою обезьянку, по счастью, она была со мной, надел на руку и сунул в окошечко. Оттуда выглянуло удивленное веселое лицо женщины. На ее вопрос я ответить не мог. Во-первых, не понял, а во-вторых, она не поняла бы меня. Но все-таки она поняла все, что надо. Прежде всего что я иностранец и, что еще важнее, что я, по-видимому, свой, то есть кукольник, лоуткарш. Одним словом, она выскочила из кассы и потащила меня в театр.
Как Образцов написал басню с Сергеем Михалковым
Летом сорок седьмого года меня пригласили участвовать в одной из эстрадных программ. Новых номеров у меня не было, а выступать со старыми номерами не хотелось. Чтобы ускорить поиски этого нового, я вытащил на свет божий тех кукол, которые не имели репертуара. Разложил по комнате и позвонил поэту Сергею Михалкову, чтобы он пришел ко мне.
Больше всего его вдохновили гуси и ворона. Ворона огромная. Она раскрывает большие крылья и может «летать». Она щелкает клювом и вполне способна разговаривать. Она хорошо прыгает по ширме, умеет сидеть нахохлившись и быть симпатично-мирной, но умеет и вытягивать шею, становясь зловещей и злой.
Гуси не уступали вороне в своих актерских возможностях. Собственно говоря, это были только головы гусей с длинными, сделанными из чулка шеями. Натянутые на человеческие руки по локоть, они высовывались в прорези ширмы, совсем как живые гуси.
И вот я натянул на одну руку гусака, а на другую — ворону. Михалков взял чистый лист бумаги и вечную ручку, и мы принялись сочинять басню, тут же проверяя на куклах каждую ее строчку. Мы сидели ночь. Изорвали в клочки десятки листов бумаги, выкурили все имевшиеся в доме папиросы, и к пяти часам утра получилась неплохая политическая басня «Ворона и гусь».
Я лег спать довольный.
О жене
Сделав кукол, я надеваю их на руки и, обычно не произнося ни единого слова, а только мысленно следя за фразой, примеряю поведение кукол на протяжении всей сцены. Такая «примерка» длится не больше пятнадцати или двадцати минут. Дальше это становится бессмысленным, так как я просто не знаю, что мне еще надо делать.
Тогда я зову жену. Она садится на диван против ширмы и смотрит, что у меня получилось.
Только тут я могу вслух произносить слова текста, потому что теперь в его звучании есть уже фактическая необходимость. Он не повисает в воздухе. Его кто-то слышит.
О войне
«Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Мы знаем, что надо делать. Женщинам скорее идти в бомбоубежище, в подвал Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, а мне бежать на крышу нашего дома.
Жена прощается и говорит, что она меня любит, — это на всякий случай, если мы больше не встретимся. Женщины бегут по лестнице вниз, я наверх, на крышу. Там уже ждёт меня кинорежиссер Сергей Юткевич. Ему ближе. Он живет на последнем девятом этаже. Мы дежурные по крыше.
В нашем распоряжении пожарный шланг, чтобы заливать огонь в случае пожара, и большие клещи, чтобы хватать ими зажигательные бомбы, если они попадут на нашу крышу… На крышах соседних домов, как муравьи, бегают силуэты людей. Такие же дежурные, как мы с Юткевичем.
Как сыграть спектакль одними руками
Я вам предлагаю сыграть этюд с самим собой. Для этого ничего, кроме двух ваших рук, не нужно. Положите левую руку на стол. Положили? Если не положили, не читайте дальше. Положили? Хорошо. Теперь будем считать, что это не ваша рука, а какое-то живое существо, щенок или котенок, или еще лучше — маленький ребенок. Он спит. Ничего не надо делать рукой. Не надо шевелить пальцами. Он спит очень крепко.
Теперь средним пальцем правой руки тихонечко погладьте вашу левую руку. Осторожно. Осторожно. Чтобы не разбудить ребенка. Он же спит. Осторожно, но ласково. Посмотрите, как удивительно нежно делает это ваш палец и как легко представить, что это не палец, а маленькая живая рука куклы. Живой куклы. Тело-то у нее такое же, как у вас, такое же живое. И кожа той руки, которую вы так внимательно гладите, она ведь тоже живая. Такая же живая.
О детях
Подойдите к любому ребенку — чеху, поляку, голландцу, англичанину, русскому. Приподнимите осторожно одеяльце, чтобы он не проснулся, — и все дети окажутся одинаковыми. Маленькие поджатые ноги с пальцами, похожими на ягодки черешни, новенькие розовые уши, кулачки или ладошки под щекой, плотно прижатые ресницы.
Разве кто-нибудь вправе сказать, что они разные, эти дети, спящие на расстоянии всего нескольких часов друг от друга?
Разве вправе кто-нибудь сказать, что у них разные права на жизнь, счастье, дом, семью?
Что же разлучило их родителей? Железный занавес? Но я не встретил его в пути. В небе его нет. Да и поезда на него не натыкаются.
Разлучил туман. Туман лжи, порождающей сперва недоверие, потом неприязнь, затем вражду и, наконец, войну.
Надо, чтобы не было этого.
О поездке в Польшу
Пассажиры давно не спят. Посадка в Минске прервала сон. Кто-то ест жареную курицу — традиционную еду русских путешественников, кто-то сосредоточенно раздевает банан. Выпит последний стакан советского чая в ресторане минского аэропорта. Уже полтора часа прошло с тех пор, как пузатые шины колес оторвались от советской земли.
То, что видно в прорыве облаков — это Польша. Самолет делает маленькое «ух», от которого у некоторых в глазах возникает вопросительное смущение. Это мы вошли в облака. За окном редкий и быстрый туман, как пар от самовара. И вдруг сразу светлые поля, и на них, как гречневая крупа, рассыпан город. В центре — неожиданно большая, совсем несравнимая с крупинками домов, белая, торжественно-гордая башня. Это Варшава и строящийся Дворец культуры.
Георгий Мазуркевич
