Публика освистала
Антон Павлович Чехов присутствовал на премьере пьесы, поэтому стал свидетелем негативной реакции публики.
«Весь первый акт в публике стоял жирный, глупый хохот. Пропало настроение артистов. Пропали полутона. Пропала пьеса», — так оценивал происходящее на сцене постановщик пьесы, Евтихий Карпов. По его словам, люди кашляли, шептались, называли происходящее «тем, что даром смотреть нельзя».
После второго акта, не дождавшись финала, Чехов ушел из зала. На следующий день о неудачной премьере написали все газеты. «“Чайка” погибла. Ее убило единогласное шиканье всей публики. Точно миллионы пчел, ос, шмелей наполнили воздух зрительного зала. Так сильно, ядовито было шиканье», — приводит «АиФ» фрагмент из публикации номера «Петербургского листка».
Расстроенный Чехов уехал из Петербурга в Мелихово и зарекся снова писать что-либо для театров.
Как Чехов «переврал» правила классической драмы
Во-первых, на ситуацию с провалом повлияли обстоятельства. Зрители, приходя в зал, думали, что идут на бенефис и ожидали увидеть популярную актрису звезду этого жанра Елизавету Левкееву. Но новаторская чеховская трагическая комедия их не впечатлила.
Чехов писал «Чайку» вопреки вопреки классическим канонам драмы. Обычно драматурги придерживались теории Аристотеля о Трех единствах. Речь идет о едином действии, то есть одном основном сюжете; едином месте — все происходит в одном доме или на одной улице без каких-то переходов; действие должно разворачиваться в промежутке не более 24 часов.
В новой пьесе Чехов, по его признаниям, все «переврал». У него было сразу несколько главных персонажей — три женских и шесть мужских, четыре акта, много разговоров о литературе, мало действия и любовная линия, проходящая через всю пьесу.
Герои пьесы не были полностью положительными или отрицательными, в каждом второстепенном персонаже были свои конфликты. Никакого разрешения конфликтов, действий и принятий решений зрителям не представили. Была показана обычная жизнь людей, во многом бессильных перед судьбой.
А был ли провал?
Театровед Николай Песочинский считает, что в реальности ситуация не была настолько плачевной. Он согласился, что премьера «Чайки» не удалась, однако добавил, что уже спустя время зрители Александринского театра полюбили во многом благодаря присутствию Веры Комиссаржевской.
«Пьеса, безусловно, не была понята и оценена, потому что люди не были готовы к новой драме. Но в том же Александринском театре “Чайку” продолжали ставить, и через некоторое время она уже имела определенный успех. К тому же заметная роль досталась Комиссаржевской — она играла Заречную. Комиссаржевская умела играть и подтекст, и “внутреннюю музыкальность”, любила выбирать себе внутренне неудовлетворенных персонажей с глубокой личной драмой. Она была любимицей публики, на нее ходили смотреть», — рассказал Песочинский.
По словам эксперта, о провале начали чаще говорить в советское время на фоне сравнения Александринского театра и МХТ им. Чехова.
«А саму эту легенду о провале в основном тиражировали уже в советские годы, когда МХТ нужна была репутация главного театра страны и его нужно было как-то возвысить. На этом фоне отлично смотрелась история о том, как в Александринском, старом, императорском театре не оценили гений Чехова — и что в нем вообще не могло быть ничего хорошего, не в пример МХТ. Советская историография подхватила этот шаблон…», — приводит «Сноб» слова театроведа.
Триумф и мировая известность
МХТ упоминается здесь неслучайно. Спустя ровно два года там состоялся показ «Чайки». Подготовкой спектакля занимались Владимир Немирович-Данченко и Константин Станиславский. Немирович-Данченко с трудом уговорил Чехова разрешить показать пьесу в своем театре. Сестра писателя тоже до последнего переживала, что вторая неудача подкосит его здоровье.
Но в этот раз премьера завершилась триумфом, о чем Чехову сообщили в телеграмме. «Чайка» стала одной из главных пьес XX века, а образ птицы чайки — символом МХТ, который и сегодня использует ее как эмблему. Современные режиссеры ценят «Чайку» за возможность давать ей разные интерпретации — ее можно ставить как трагедию, как абсурд, как постдраму.
